«Воспоминания о прошлом всегда бередят душу – хорошие или плохие, неважно, тем более, если касаются они событий такого значения как Великая Отечественная война, свидетелем или участником которых являлся ты.
Мне 80 лет. Со времен войны прошло больше полувека. Многое стерлось из памяти, поэтому я прошу прощения за возможные неточности.
Когда началась война, мне было 12 лет. На тот момент я находилась в пионерском лагере. О том, что началась война, нам сообщили только на второй день, 23 июня, хотя нервозная суетливость старших, тревога и озабоченность их лиц не остались незамеченными нами, и мы тоже как-то попритихли. В воздухе витало слово «война». На линейке нам сказали, что действительно началась война с Германией, которая вероломно, без объявления войны, вторглась на территорию нашей страны, и поспешили заверить, что война эта продлится недолго и обязательно закончится нашей победой. Ну а мы будем находиться здесь, в пионерском лагере, и продолжать отдыхать до конца смены.
Жизнь в пионерлагере шла своим чередом, казалась обычной и беззаботной, но по возвращении домой дыхание войны почувствовалось сразу. Прежде всего, я совсем не видела отца. Он приходил домой и уходил на работу, когда я спала. Отец работал на авиационном заводе им. С. Орджоникидзе (21-ый завод). Завод выпускал самолеты – истребители, нужда в которых на фронте была огромная с первого дня войны, поэтому на работников этого завода выдавалась броня, то есть их не брали на фронт, но и работали они почти круглыми сутками. Был девиз: «Все для фронта! Все для победы!». В продовольственных магазинах были такие очереди, что приходилось выстаивать часами, чтобы купить хлеб и другие продукты. Несколько позже были введены карточки на продовольствие (и промтовары), где нормировался отпуск продуктов по категориям людей: рабочих, ИТР, служащих, учащихся, иждивенцев и т.д. Всем своя норма продуктов. Карточного пайка не хватало, поэтому приходилось растягивать эти нормы до конца месяца. Отсутствие жиров, белков и т.д. в пище (так как выдавалось их ничтожно мало) делало ее пустой и постоянно из-за этого хотелось есть. Поэтому на второй год войны многие жители города стали раскапывать земельные участки, где только возможно было это сделать, и засаживать их картошкой и другими овощами.
Зима была холодной и голодной. Мама моя продавала все, что можно было продать из небогатых запасов одежды и обуви в обмен на продукты. Зиму кое-как прожили. Однако, про окончание войны даже думать забыли, так как немцы продвигались по нашей территории быстро. Наши войска отступали, сдавая один город за другим. От линии фронта наш город находился далековато, поэтому, хотя и жилось холодно и голодно, но ужасов этой войны, нам, слава Богу, испытать не довелось. Правда, когда немцы стали подступать к Москве, вокруг Горького стали рыть оборонительные окопы, а в город стали наведываться немецкие самолеты. Они прилетали ночью, ровно в 24 часа, ежедневно. Трещали зенитки, небо просвечивали длинными полосами прожекторов, которые метались в черной темноте в поисках цели. Иногда им удавалось поймать вражеский самолет, стрельба усиливалась. Однажды мне довелось увидеть, как был сбит вражеский самолет. Мы ликовали.
Бомбежкам были подвергнуты больше всего: автозавод – там были попадания бомб на территорию завода, были убитые и раненые; Дзержинск и Окский мост. Значительных разрушений немцам сделать в нашем городе все-таки не удалось. На время бомбежек население пряталось в специальных укрытиях – бомбоубежищах, которые назывались у нас «щелями». Это сооружение состояло из вырытых длинных траншей. Стены и потолок этих траншей забирались бревнами, пол был земляной, по бокам, по всей длине «щелей» размещались лавки. Приходить надо было со своими керосиновыми лампами или свечами, документами и необходимым количеством вещей.
Я посетила такую «щель» только однажды. Там мне было очень страшно. В полутьме на лавках сидели молчаливые люди с угрюмыми испуганными лицами. Над головой раздавался грохот зениток, от их залпов содрогалась земля, она сыпалась нам на головы, и при множестве людей – в этих «щелях» стояла гробовая тишина, как в могиле. Однажды побывав там, я наотрез отказалась посещать их, несмотря на уговоры и даже угрозы уполномоченных дежурных. Дома было привычно сухо и чисто, и можно было наблюдать в окно за небом и происходящим вокруг. Это отвлекало от дурных мыслей, и не думалось о возможной близкой смерти, как в бомбоубежище. Окна в домах проклеивались полосками из бумаги крест на крест, чтобы не трескались стекла от грохота зениток и от вдруг разорвавшейся бомбы, и плотно занавешивались не пропускавшими свет шторами. И упаси Бог, чтобы штора оказывалась неплотно закрытой и пропускала хоть чуточку света. Тут же приходили специальные дежурные и штрафовали, так как даже самый маленький крохотный лучик мог привлечь внимание вражеских летчиков.
Стали поговаривать о возможной эвакуации нетрудоспособных детей вглубь страны. Но завод работал. Там трудились наши родители, родственники, знакомые, поэтому даже мысль об эвакуации казалась кощунственной. Наслышанные по радио о зверстве фашистов на занятых территориях, люди готовили себя морально к стойкости и сопротивлению.
Мы, подростки, шептались в школе между собой о том, как будем вести себя, если доведется жить при оккупации, о создании отрядов, как у партизан, о борьбе с врагом. Патриотизм был высочайший.
Наши войска выстояли под Москвой. Наступал перелом в войне. Угроза сдачи врагу нашего города миновала. Бомбежки прекратились. Иногда мне думается, что с тех голодных военных времен, городские люди, однажды обратившиеся к Матушке Земле, сохранили тягу к ней до сей поры, и без земельного (дачного) участка вроде бы и не обойтись. А в те далекие времена надо было только выжить, а выжить было не просто, и выращенная картошка была необходимым дополнением к пайкам и была вторым хлебом.
Однажды у моей мамы выкрали только что полученные продуктовые карточки на предстоящий месяц. Мама обращалась всюду и ко всем, кто, по ее мнению, мог посодействовать в выдаче новых карточек или оказать помощь как-то иначе, но безуспешно. Продавать из дома было нечего, продукты взять негде. Семья села на картошку и воду. Однако, через неделю от такой пищи стало невмоготу, и моя мать, почерневшая от горя, обратилась к директору школы, в которой я училась, с последней, отчаянной надеждой на сочувствие и помощь.
О директоре школы №66 города Горького Краснове Сергее Павловиче можно говорить много и долго, но это самостоятельная тема для повествования, и все-таки я не могу обойти его в своих воспоминаниях.
Небольшого роста, худощавый, с копной черных, кудрявых волос, с быстрой походкой, он был хорошим хозяйственником, замечательным педагогом и прекрасным человеком: мудрым, добрым, требовательным и снисходительным одновременно. Его любили ученики от первоклашек до выпускников, уважали учителя. После того, как взяли на фронт нашего преподавателя по математике, он заменял его. Поэтому меня он знал хорошо. Но я думаю, что он хорошо знал не только тех, кто учился в его классе, но и каждого ученика своей школы почти поименно.
Узнав о постигнувшем нашу семью несчастье он распорядился, чтобы мне до конца месяца в школьном буфете выдавали по семь порций школьного обеда ежедневно. (Почему именно семь порций я, честно говоря, не знаю). Обеды в школе были дешевыми и состояли из второго блюда – каши или картошки и чая с сахарином. Порции были маленькие, хлеб выдавали очень редко, его заменяла коврижка. Темно-коричневого цвета это изделие было рыхлое и сладкое. Мы обожали эти коврижки. Я с радостью приносила домой семь порций школьного обеда. Дома меня с нетерпением ждал младший брат. Он родился перед войной и был совсем маленький. Месяц мы продержались до получения новых карточек. Обеды школа получала с заводской фабрики – кухни, где по специальным талонам питались рабочие завода.
Сам завод имени Орджоникидзе или как его все знали больше как 21 завод, с его цехами, аэродромом, жилым поселком и прочими постройками, расположился на окраине города. Проживавшие там взрослые люди, в подавляющем большинстве, были работниками завода, а их дети учениками школы №66, которая в то время была единственной на поселке. Завод шефствовал над школой. Директор школы Краснов С.П. пользовался большим авторитетом и уважением у дирекции и администрации завода и, благодаря его усилиям, завод оказывал очень существенную помощь школе с ремонтом, питанием и т.д.
Шла война, жестокая и кровавая, она требовала вооружения, в том числе самолетов. Нужны были дополнительные кадры. Стали создаваться ремесленные училища. При авиационном заводе тоже было организовано ремесленное училище, и всех мальчиков нашей школы, за небольшим исключением особо преуспевающих, с 14-летнего возраста и старше, перевели на учебу в РУ (ремесленное училище). Школа заметно опустела. В последующие годы ремесленные училища пополнялись за счет добровольного поступления подростков, в том числе девочек, желавших там приобрести специальность.
Рабочих рук не хватало повсюду, особенно в сельском хозяйстве во время уборочных работ, и учащиеся нашей школы стали выезжать в соседние колхозы на сельхозработы. По окончании шестого класса мы тоже поехали работать на все каникулы – с мая по октябрь – в один из колхозов Шатковского района Горьковской области. Первая трудовая поездка в колхоз наиболее памятна. Когда нас впервые увидела наш будущий бригадир огородно-полеводческой бригады, она прослезилась. Плохо одетые, тощенькие, осунувшиеся еще больше после длительной дороги мы – «работнички – помощнички» - действительно выглядели довольно жалко. А она, высокая, дородная, с толстой косой рыжеватых волос на голове, сразу расположила нас к себе, и мы работали очень добросовестно. Первое время бригадир нас щадила и давала нам заниженные нормы, но овощи не терпели промедления в уходе, и она просила нас, говоря: «Ребятушки мои милые, вы уж постарайтесь, нам надо вырастить хороший урожай, нам надо фронт кормить».
Она разрешала нам есть досыта овощей: моркови, огурцов и т.д., а мы поливали, пололи, рыхлили поля с этими огурцами, морковью, свеклой, капустой. Лето выдалось жарким и засушливым. Дожди выпадали редко, но обильно, по нескольку дней, и урожай мы собрали отменный. Мы жили в начальной сельской школе, которая была расположена вблизи большого пруда. Жили дружно, помогали друг другу, без ссор и каких-либо разборок. С утра до вечера на работе, а по возвращении с полей бежали на пруд купаться, мыться. Прохладная вода освежала, взбадривала и, казалось, восстанавливала наши детские силенки. Были иногда и какие-то игры, а, в основном, в короткое свободное время мы занимались репетициями. За время нашего пребывания в колхозе мы давали по два концерта в сельских клубах.
Маленький зал этих клубов не всегда вмещал всех желающих. Приходили и старые, и малые, и хлопали незатейливым артистам так, что дрожали лампочки на потолке. Через стихи, песни, пляски и т.д. мы выражали состояния их душ: и боль утрат, и надежду на возвращение родных и близких, и счастливое окончание этой проклятой войны. С концертов люди расходились несколько умиротворенными.
В деревне не было семей, где оставался хотя бы один здоровый мужчина, и молодые, и пожилые были на фронте. Оставались женщины, старики и дети. Вот они-то и несли на себе всю тяжесть жизненных проблем и забот, забывая про сон и усталость. А выращенный с неимоверным трудом урожай почти весь сдавался государству, а на трудодни выдавались крохи. Выручали свои огороды, на которых работали, в основном, старики и дети. Далеко не все умудрялись держать скот: свиней, овец, коров и т.п. В деревне тоже жилось и тяжело, и голодно.
Да, у нашего поколения беззаботного детства не было. В этом колхозе (в который мы приехали впервые) мы работали два сезона. В третью поездку нас направили в другой колхоз, вместо окончивших нашу школу учеников. Мы повзрослели и работали уже на всех сельскохозяйственных работах наравне со взрослыми. По окончании срока работ, по возвращении домой, нам тоже выдавали продукты на выработанные трудодни. В основном, это была мука и картошка, количество их было совсем небольшим, и все-таки мы испытывали гордость, что это твой трудовой вклад в пропитание семьи.
Война продолжалась. Гибли люди – наши родственники, знакомые. Они защищали Родину, защищали нас во имя будущего, во имя продолжения жизни, и те, кто оставался в тылу, были обязаны не только выжить, но и обеспечить фронт всем необходимым: оружием, одеждой, питанием. Победа «ковалась» в тылу.
Зимой мы, естественно, учились в школе. Мне посчастливилось со школой. У директора нашей школы не было своих детей, и всю свою любовь и заботу он отдавал своим ученикам. Предвосхищая текущие события, он прозорливо смотрел в будущее, и старался наполнить нашу жизнь смыслом и содержанием, несмотря ни на какие лишения и трудности времени. Конечно, он не мог всех нас одеть, обуть и досыта накормить, но ведь, как говорится, «не единым хлебом жив человек». Весь свой педагогический талант и организаторские способности он направлял на то, чтобы скрасить безотрадность нашей жизни, увлечь и заставить поверить в счастливое будущее. Он помогал нам жить. Помимо обязательных программных предметов и военного дела в школе широко практиковались и другие занятия. В часы труда и в кружках нас учили рукоделию: кройке и шитью, вышиванию. Учились мы этому на принесенных из дома простынях, платках, предварительно окрашивая их в разные цвета и подкрахмаливая. Из марли шили костюмы для концертов. Для вышивки использовали белую шелковую тесьму, которую тоже красили, и вышивали гладью и крестом. Шили и вышивали мы и кисеты для табака солдатам – фронтовикам. Присоединялись к нам иногда родители, которые давали теплые варежки и носки, заполняли кисеты табаком, и с нашими письмами посылки отправлялись на фронт.
Учитель музыки, бывшая солистка оперного театра, рассказывала о музыке и композиторах, часто исполняла нам свои любимые арии из опер, пела русские народные песни, устраивала небольшие концерты, приглашая своих знакомых артистов – солистов из оперного театра.
Учитель черчения был художником – профессионалом и увлеченно рассказывал нам о творчестве известных художников. Он устраивал время от времени выставки своих картин и картин, как наших, так и зарубежных художников. Конечно, это были копии, а с подлинниками он рекомендовал нам в будущем, когда кончится война, познакомиться в художественных галереях Москвы, Ленинграда и т.д.
Наши учителя вводили нас в мир прекрасного, учили ценить мир и созидание. Нас обучали и бальным танцам. Надо сказать, что в старших классах мы учились раздельно с мальчиками. Были созданы гимназии – мужские и женские. Учились мы в одной школе, только в разные смены.
Каждую субботу в школе для старшеклассников устраивались вечера с самодеятельностью и танцами. Это было общение со своими сверстниками. А еще мы любили кино, и не пропускали ни одного вновь вышедшего на экран. Фильмы были про войну, мужество, героизм и любовь.
Своих родителей мы почти не видели, и школа была для нас вторым домом. В этом, конечно, опять-таки огромная заслуга нашего директора школы, который сумел привлечь нужных учителей, сплотить и удержать коллектив. Он был награжден орденом Трудового Красного Знамени и носил звание «Заслуженный учитель» (это только те награды, о которых я знаю).
В самом конце войны в поселке появились пленные немцы. В начале мы их не видели. Они жили в отведенных помещениях на расстоянии от местных жителей. Потом их стали конвоировать на строительство жилых домов. После окончания войны их расконвоировали, и они стали появляться на улицах и заходить в дома за продуктами. Они не просили милостыню, а предлагали взамен на хлеб и картошку разные поделки: колечки, браслетики, сделанные из проволоки – нержавейки, деревянные свистульки, предлагали послушать игру на губной гармошке (на их родине тоже оплачиваемое искусство). Встречали их жители по-разному, бывало, что и гнали взашей, и это понятно. Я помню, как моя мама, увидев впервые перед собой живого немца с протянутыми безделушками, просто оторопела, а немец твердил: «Хлеб, картошка». Мама дала ему несколько картошин, отказавшись от сувениров, а немец, жадно пряча эти картофелины по карманам, все кланялся и кланялся, шепча: «Данке-шен, данке-шен», пока не закрылась дверь. Мама, в ответ на мою укоризну, говорила: «Человек ведь, доченька, и его, наверное, тоже ждут дома. Не все ведь фашистами и гестаповцами были. Как тут разобраться, кто прав, кто виноват – война была…». И это милосердие к падшим, такая характерная черта для русского народа, выразилась в простом, бескорыстном подаянии вчерашнему врагу.
Да, мы все люди, много пережившие и перестрадавшие, но не утратившие одного из самых драгоценных качеств – человечности. И хочется сказать: «Люди, берегите мир!».
День Победы 9Мая 1945 года был холодным и пасмурным. Дул сильный порывистый ветер, шел дождь со снежной крупой. Вдруг мы услышали по радио знакомый голос диктора Левитана, который сообщил об окончании войны.
Сказать, что это была радость, значит, ничего не сказать. Люди распахивали окна, несмотря на холод, свешивались из них и неистово кричали: «Люди! Война кончилась. Конец войне, ура!». И улица, еще недавно пустая и безлюдная, пополнилась народом. Выбегали на улицу, кто в чем был – халатах, тапочках на босу ногу, майках и обнимались с совершенно незнакомыми людьми и орали, стараясь перекричать друг друга: «Победа! Победа! Победа!». Неизвестно откуда появился баянист, и тут же около него собралась шумная толпа. Кто пел, кто плясал. А у соседнего дома, как сумасшедшая, билась в истерике женщина и выкрикивала только одно слово: «Нет, нет, нет!». Оказалось, что она только что получила похоронку на сына. Как тут понять умом и сердцем, что вот она – долгожданная победа, конец войне, а ее сына не стало. Как с этим смириться? А сколько их, этих похоронок, приходило еще после окончания войны.
Этот день забыть невозможно. И небо, словно оплакивая павших, струилось потоками дождя, смывая и унося людские страдания и боль утрат. В порывах холодного ветра и шума дождя будто слышалось: «Ну, вот и все! Будем жить дальше, люди! Путь к возрождению открыт!»
Семья Паниной Любовь Алексеевны приехала на п. 1Мая в 1970 году. Ее муж Константин Сергеевич работал на Балахнинской птицефабрике главным зоотехником. Она, после окончания Нижегородского Всесоюзного заочного юридического института, стала юристом. Работала на птицефабрике по своей специальности и экономистом.